РУССКИЕ НА ВОСТОЧНОМ ОКЕАНЕ: кругосветные и полукругосветные плавания россиян
Каталог статей
Меню сайта

Категории раздела

Статистика

Онлайн всего: 1
Гостей: 1
Пользователей: 0

Форма входа

Друзья сайта

Приветствую Вас, Гость · RSS 28.03.2024, 16:33

Главная » Статьи » 1815-1818 "Рюрик" Коцебу О.Е. » АДЕЛЬБЕРТ ШАМИССО. ПУТЕШЕСТВИЕ ВОКРУГ СВЕТА.

АДЕЛЬБЕРТ ШАМИССО. ПУТЕШЕСТВИЕ ВОКРУГ СВЕТА. ЧАСТЬ 4.

АДЕЛЬБЕРТ  ШАМИССО.

ПУТЕШЕСТВИЕ ВОКРУГ СВЕТА.

Путешествие от Плимута до Тенерифе

 
Мы отплыли из Плимута 4 октября 1815 года в 10 часов утра. Ветер был благоприятным, но море еще волновалось после прошедших штормов. Весь день виднелась земля. Но когда наутро я вышел на палубу, чтобы взглянуть на мыс Лизард, он уже скрылся из виду, и вокруг не было ничего, кроме неба и волн. Позади была родина, впереди — надежда.
 
С начала путешествия и примерно до 14 октября я страдал морской болезнью, причем так тяжело, как никогда раньше. Но все же я сохранял мужество и пытался чем-нибудь заняться. Вместе с Мартыном Петровичем я начал читать по-датски «Хакона Ярла», а затем продолжал чтение самостоятельно. Эленшлегеру я обязан многими радостями и утешениями. «Корреджо»{63} всегда действовал на мои чувства, а Хакон Ярл, христианин-отступник, единственный живой образ верующего язычника, встреченный мной в литературе, неизменно внушал мне почтение.
 
При попутном ветре мы шли по большому транспортному пути, ведущему из пролива Ла-Манш на юг, к Средиземному морю или к обеим Индиям. Редкий день не встречались суда, и с суши, ближайшие части которой находились от нас примерно в 300 милях к востоку{64}, когда дул северо-западный ветер и было ясное небо, к нам прилетали крылатые гонцы. 9 октября на корабль опустился маленький жаворонок и целых три дня пользовался гостеприимством, которое ему охотно оказывали; три сухопутные птицы летали над нашим «Рюриком» в разные дни. Атлантический океан не казался обширным; мне все представлялось, будто нахожусь на дороге с оживленным движением, края которой не надо было видеть, а только ощущать их. Но еще менее обширными казались мне моря, по которым мы плавали до сих пор, где ночью береговые огни, как фонари в городе, видны почти все время и где постоянно опасаешься столкнуться с другими судами или, наоборот, того, что другие суда налетят на корабль. Величественную, внушающую благоговение картину являло собой небо с происходящими на нем переменами. За нами опускалась Полярная звезда, и Большая Медведица, которую Гомер называл «непричастной к соленой пучине», поочередно погружала свои звезды в море, а перед нами поднимался источник света и жизни.
 
Начиная с 13 октября почти пять дней на широте 39°27' к северу от экватора был полный штиль. Море лежало как зеркало, паруса вяло свисали с рей, не ощущалось ни малейшего движения. Примечательно, что и в такое время течения незаметно «играли» с судном, менявшим свое положение относительно солнца так, что находящийся на палубе мог видеть, как его тень описывала круг у ног и падала то с одной, то с другой стороны. Привязанная к кораблю лодка также не стояла на месте; она то приближалась к кораблю, то удалялась от него. Если бы мое воображение захотело нарисовать картину более ужасную, чем шторм, кораблекрушение или пожар на корабле в море, то оно представило бы себе судно в открытом море во время штиля, когда уже нет никакой надежды на его окончание.
 
Штиль, однако, призывает естествоиспытателя, праздно устремляющего при благоприятном ветре свой взор вперед и грезящего берегом, который ему предстоит посетить, к нового рода деятельности. Солнце манит обитателей нижних слоев моря на поверхность, и ученый легко может заполучить в руки какую-нибудь увлекательнейшую загадку природы. При скорости судна по крайней мере два узла (две мили) в час укрепленным на палке сачком из материи для флага можно было ловить прямо с палубы всякую живность.
 
Здесь нас с Эшшольцем особенно занимали сальпы{65}, мы сделали казавшееся нам важным открытие, относящееся к этим прозрачным мягким организмам высоких морей. Сменяющиеся поколения одного и того же вида сальп имеют две весьма различные формы. Свободно плавающая сальпа производит на свет иначе устроенных особей, связанных друг с другом почти как полипы. Каждая из этих объединенных в колонию особей, достигнув определенного возраста, снова рождает одиночных, отдельно плавающих сальп, в которых снова повторяется облик предыдущей генерации. Получается так, словно гусеница рождает бабочку, а бабочка, в свою очередь, гусеницу[3].
 
Вместе с верным Эшшольцем мы вели наблюдения, изучали и собирали материал. Между нами царило полное согласие, и никогда не было деления на «твое» и «мое»; каждый лишь тогда радовался открытию, когда другой был его свидетелем или участником. Почему я об этом говорю? С лейтенантом Вормскьёллем все складывалось иначе. Отношение ревнивого соперничества, к сожалению нередко встречающееся среди ученых, он предпочел отношениям, которые установились у нас с Эшшольцем и которые я ему предложил с самого начала. То, что он считал меня натурфилософом (а он их вообще не особенно жаловал), разделяло нас. Он полагал также, что будет в большом выигрыше, если не покинет общества, куда больше внес, нежели откуда почерпнул. Сейчас мне кажется смешным глубокое отчаяние, даже горе, которое охватило меня тогда, о чем можно судить по письмам, отправленным мною из Тенерифе, Бразилии и Чили. Я делал все, чтобы убедить себя и других в том, что неповинен в разладе, натянутых отношениях. Теперь, будучи пожилым человеком, когда страсти уже поутихли, еще раз проглядев эти письма, могу быть себе судьею и сказать: действительно, я не был ни в чем виноват. Меня не утешала мысль, что у лейтенанта Вормскьёлля были разногласия не только со мной, но и с художником Хорисом. На корабле они легко возникают и определяются характера ми и особенностями людей. Вспоминаю, что, когда наш корабль проплывал мимо острова Эстадос, я окидывал взором печальные голые скалы и почти желал, чтобы маленькая лодка доставила меня с корабля на этот зим ний пустынный берег — лишь бы избавиться от мучительной действительности.
 
Впрочем, лейтенант Вормскьёлль еще в Плимуте за явил, что, возможно, уже в Тенерифе он покинет экспедицию. Когда мы плыли от Тенерифе к Санта-Катарине, он сказал, что наши пути разойдутся в Бразилии. Прибыв туда — суша успокаивает разыгравшуюся на море желчь,— я дружески посоветовал ему собирать свою научную жатву на этой благодатнейшей для исследований ниве и, чтобы облегчить решение задачи, предложил денежную помощь. Но у него были иные намерения. Ему хотелось остаться в Чили, но этому воспрепятствовали испанцы, проявлявшие осторожность и боязнь, что создало непреодолимые трудности. Лейтенант Вормскьёлль расстался с нами лишь на Камчатке.
 
Писать эти строки мне так тяжело, словно исповедоваться в чем-то, и я больше не вернусь к этой теме, но и умалчивать не считаю вправе. В корабельной жизни есть что-то весьма необычное. Читали ли вы у Жана Поля{66} биографию сросшихся спинами сиамских близнецов? Между тем и другим есть определенное сходство, хотя нельзя сказать, что это то же самое. Внешне жизнь однообразна и пуста, как зеркальная гладь моря и голубизна неба: никаких историй, никаких событий, никаких газет. Одни и те же повторяющиеся дважды в день трапезы. Совершенно невозможно как-то обособиться, отделиться друг от друга, устранить возникший диссонанс. Если случится, что друг вместо привычного «доброго утра» скажет «добрый день», мы долго обдумываем новость и печально переживаем про себя, ибо на корабле попросить друга объяснить свое поведение невозможно. То один, то другой впадает в меланхолию. Отношение к капитану тоже особое, несравнимое с тем, какое бывает на суше. Русская поговорка гласит: «Бог высоко, а царь далеко». Более неограниченной властью, чем царь, пользуется на корабле человек, который присутствует здесь постоянно, к которому вы приросли спиной: от него нельзя скрыться и его нельзя избежать. Отто Коцебу был любезен и достоин любви. Среди многих других присущих ему похвальных качеств было и чувство справедливости. Но силу, необходимую для выполнения функции руководителя, он должен был бы применять разумно. Коцебу был человеком настроения, с не слишком твердым характером. Он страдал от болей в животе, и мы, хоть и не говорили ничего об этом, всегда знали, как обстоит дело с его пищеварением. Страдая от болезни, особенно к концу путешествия, когда она обострилась, он легко убеждал себя в том, что все, кто действует открыто и решительно, вредят ему. Во время нашего плавания по Атлантическому океану он отбросил существовавшее у него против меня предубеждение, и я стал его любимцем. Я отвечал ему почти восторженной любовью. Позже он отвернулся от меня, и его немилость долго тяготела надо мной.
 
С помощью Логина Андреевича я стал изучать русский язык: сперва — под прекрасным небом тропиков — не столь прилежно, а потом, когда мы взяли курс на север, весьма серьезно и с большим усердием. Я продвинулся настолько, что смог прочитать уже много глав в книге Сарычева{67}, но, поразмыслив, четко понял, что мне не одолеть разговорной речи, которая образует барьер между мной и ближайшим окружением. Замечу, что впоследствии ничто я так быстро и основательно не забыл, как русский язык. Случалось, что за столом (мое место было посередине) я сидел неподвижно, как бы в оболочке, каковой было незнание языка, тупо уставясь в висевшее напротив зеркало, давясь кусками, один, как во чреве матери.
 
Возвращаюсь, однако, к тому времени, когда начал это отступление. Мы медленно плыли при слабых переменных ветрах навстречу полуденному солнцу. Повторяющиеся штили замедляли продвижение. Вместе с изменением картины звездного неба менялся и климат. Мы не испытывали больше физической боли, как на нашем севере; наоборот, дышать стало просто удовольствием. Глубокой синевой сверкали море и небо; нас окружал яркий свет; мы наслаждались равномерным благодатным теплом. На палубе, овеваемой морским ветром, жара никогда не была тягостной, хотя в закрытой каюте она угнетала. Мы сняли одежду, которая дома в погожие, теплые летние дни была более обременительной, чем во время враждебных зимних холодов. Легкая куртка и панталоны, соломенная шляпа и легкая обувь, никаких чулок и галстуков — в подобной скромной одежде в этой жаркой зоне все европейцы обычно чувствуют себя на верху блаженства. Исключение составляют лишь англичане, которые всюду, где бы они ни находились, превыше всего почитают лондонские обычаи. В жаркий полдень натягивается тент, а ночью мы спим на палубе под открытым небом. Красота этих ночей не может сравниться ни с чем; слегка покачиваясь, обдуваемые свежим ветерком, вы сквозь колеблемые ветром снасти созерцаете усеянное сверкающими звездами небо. Позже нас, пассажиров, лишили этого удовольствия, запретив рулевым давать нам старую парусину, необходимую для ложа.
 
К здешним красотам можно отнести и свечение моря — зрелище, которое в теплых широтах, где люди большую часть времени проводят на открытом воздухе, наблюдается весьма часто и особенно впечатляет. Этот феномен никогда не утрачивает притягательной прелести, и после трехлетнего плавания смотришь на светящийся след корабля с таким же восторгом, с каким смотрел в первый раз. Обычное свечение моря, которое наблюдал Александр Гумбольдт{68} («Путешествие». T. I) и я тоже, вызывается отмершими органическими частицами в результате удара или сотрясения воды. Корабль бороздит волны, и вокруг него возникает свечение, причем волны светятся, лишь когда на них появляются пенистые гребни. Кроме этой игры света мы наблюдали и другое явление: в толще воды начинают сверкать огни, и некоторое время это свечение продолжается. Мы полагали, что оно исходит от живых организмов (медуз), способных, как кажется, излучать свет.
 
23 октября в районе с координатами 30°36' сев. широты и 15°20' зап. долготы, примерно в 300 милях от побережья Африки был штиль. Море вокруг нас было покрыто остатками саранчи, стаи которой трое суток сопровождали «Рюрик». 25 октября днем показались Салважские острова. На следующий день прошли вблизи них, и 27 октября на расстоянии примерно 100 миль под очень большим углом показался вулкан Пико-де-Тейде. Поднявшийся ночью ветер привел нас к цели.
 
Во время этого перехода я отрастил усы, подобные тем, какие носили раньше в Берлине, но, когда мы приблизились к месту стоянки, капитан попросил сбрить их, и мне пришлось принести эту жертву.
 
28 октября в 11 часов утра мы бросили якорь на рейде Санта-Крус [Санта-Крус-де-Тенерифе].
 
Целью стоянки у берегов Тенерифе было пополнение запасов прохладительных напитков, но главным образом вина. До сих пор мы пили только воду. На это было отведено три дня, и мы могли использовать их, чтобы совершить экскурсию в глубь острова.
 
Ученые неоднократно посещали Тенерифе и описали его так подробно, как никакое другое место в мире. На этом острове побывали Александр Гумбольдт, Леопольд Бух и Кристиан Смит{69}, которых нам, к сожалению, уже не суждено было здесь встретить; во время своего длительного пребывания они избрали объектом исследований всю цепь Канарских островов. Теперь нам предстояло самим набираться опыта и обратить пытливый взор на жизненные формы тропической природы.
 
Казалось бы, на воображение путешественника, который переместился с севера на юг, сильно воздействует контраст между суровой северной природой и сказочной южной. Но это не так. Полученные на севере впечатления образуют вполне самостоятельный ряд, остающийся позади; начинается ряд новых впечатлений, ничем не связанный с предыдущим. Созданию общего впечатления мешает отсутствие промежуточных звеньев, которые могли бы соединить оба конечных звена в одну цепь, обе группы — в единую картину. Когда мы наблюдаем, как после зимы постепенно на деревьях появляются почки, а после теплого дождя деревья покрываются листьями и цветами и наступает во всей своей красе весна, мы погружаемся в чудесную сказку, которую рассказывает нам природа. Когда в Альпах от распаханных предгорий через лиственные и хвойные леса и луга мы поднимаемся к снежным вершинам, а затем спускаемся в плодородные долины, нас восхищают неожиданные смены ландшафтов. Таких перемен нет в природе тех стран, куда нас влечет «Рюрик». Но подобные изменения можно сравнить с изменениями картины звездного неба и температур во время плавания. Чтобы пояснить эту мысль, приведу еще один пример: на высоте кружится голова, когда взор обращен вниз вдоль стены башни или на предметы, находящиеся далеко внизу, а воздухоплаватель может смотреть сверху на землю, не испытывая головокружения.
 
В садах городка Санта-Крус поднимает ввысь кроны лишь пара финиковых пальм да несколько бананов свешивают широкие листья через выбеленные стены оград. Местность пустынна, высокие зубчатые скалы на побережье уходят к востоку и лишены растительности. Лишь кое-где они покрыты зарослями гигантского, бледного, похожего на кактус Канарского молочая. Вершины скал окутаны облаками. По пути от Лагуны{70} мы видели спускающихся с горы верблюдов.
 
Я воспользовался первой же представившейся мне возможностью, чтобы отправиться на берег. Ученый-минералог Эсколар, с которым я здесь познакомился, любезно и охотно обещал прислать на другой день проводника. Ранним утром 29 октября мы с Эшшольцем тронулись в путь, не пожелав воспользоваться проторенной дорогой к Лагуне. Наш проводник сеньор Николас повел нас в пустынные, окаймленные скалами долины на востоке острова. Вокруг немногочисленных селений росли драконово дерево, американская агава и кактус опунция (Cactus opuntia). Большинство встречавшихся нам форм тропической флоры некогда были завезены человеком. В четвертом часу дня мы подошли к Лагуне. Начался дождь. Мы подкрепились виноградом и навестили ученого доктора Савиньона, давшего нам рекомендательное письмо к г-ну Кологану в Оратаве: «No quierendo privar a la casa de Cologan de su antiquo privilegio de proteger los sabios viageros» etc. («He желая лишить дом Кологана его старинной привилегии оказывать покровительство ученым-путешественникам» и т. д.). Мы нашли ночлег и вновь поужинали виноградом у очень разговорчивой и веселой старушки. На острове только две гостиницы — в Санта-Крусе и Оратаве Утром 30 октября хлынул ливень. Мы направились в Оратаву. Наш путь лежал через Матансу и Витторию эти два названия часто встречаются на картах испанских колонии и как бы символизируют судьбу коренных народов — резня и победа. В Виттории мы прежде всего дошли до виноградников, которые являются гордостью и богатством острова. Отсюда открылся исключительно красивый вид на горы и побережье, на вершину вулкана и море, тем более что они предстали в лучах заходящего солнца. Внизу у берега собирались облака и время от времени по склонам гор поднимались к вершинам. Из тумана проступала покрытая свежим снегом вершина вулкана. Однако мне не удалось определить высоту этой горы: впечатление не соответствовало ожиданиям. В Альпах ориентиром для установления высоты мне служила снеговая линия; там же, где этого ориентира нет, я не могу сказать ничего определенного.
 
В Оратаву мы добрались слишком поздно, в час ночи, и решили остановиться. Я выкурил под пальмой трубку Votum solvenis (выполняя обет), срезал лист дерева на память, а стебель использовал как трость. Не найдя ночлега, мы вернулись в Матансу. Здесь в одной из хижин нам удалось поесть винограду и расположиться прямо на голой земле. Чтобы подкрепиться белковой пищей, мы покупали у хозяек куриные яйца.
 
31 октября под проливным дождем мы прошли через Лагуну, где посетили еще один сад, а затем вернулись в Санта-Крус. Здесь нас весьма гостеприимно встретили разные просвещенные мужи и пригласили осмотреть сады, собранные ими коллекции, мумии гуанчей{71}. Однако у нас не было времени.
 
Люди, встречавшиеся во время экскурсии по острову, показались нам весьма бедными и некрасивыми, по вместе с тем веселыми и любознательными. Чувство собственного достоинства, присущее испанцам и находившее выражение в оборотах речи, впервые встречалось нам здесь среди бедняков и привлекло наше внимание. «Ваша милость» — обращение, которое в ходу и у простолюдинов.
 
Сперва в Тенерифе, а потом и везде, где бы мы ни бывали во время кругосветного плавания, любознательные люди, с которыми я, столь же любознательный, как и они, встречался, стремились изучить черты русского национального характера, общаясь с русским, бывшим на самом деле немцем, а скорее даже французом, уроженцем Шампани.

Комментарии

63. «Хакон Ярл» и «Корреджо» — драмы А. Эленшлегера. См. примеч. 39.
64. Здесь и далее указаны расстояния в английских морских милях, которых приходится 60 на 1° экватора. Одна такая миля соответствует 1852 м.
65. Сальпы — морские низшие животные, представители типа оболочниковых (группа хордовых).
66. Имеется в виду произведение Жана Поля (1763–1825) «Комическое дополнение к титану».
67. Сарычев, Гавриил Андреевич (1763–1831) — русский мореплаватель, основоположник научной гидрографии. В тексте скорее всего имеется в виду книга Г. А. Сарычева «Путешествия флота капитана Сарычева по северо-восточной части Сибири, Ледовитому морю и Восточному океану в продолжение осьми лет при Географической и Астрономической морской экспедиции, бывшей под начальством флота капитана Биллингса с 1785 по 1793 год». Ч. 1–2. СПб., 1802.
68. Гумбольдт, Александр (1769–1859)—знаменитый немецкий естествоиспытатель, географ и путешественник. Особенно известны его экспедиции в Центральную и Южную Америку. В книге упоминается итоговая публикация об этих экспедициях. См.: А. Гумбольдт. Путешествие в равноденственные области Нового Света в 1799–1804 годах. М., 1963–1969.
69. Геолог Леопольд Бух (1774–1853) вместе с ботаником Кристианом Смитом в 1815 г. изучал Канарские острова. В 1825 г. был опубликован их совместный труд: «Физическое описание Канарских островов» («Physikalische Beschreibung der Kanarischen Inseln»).
70. Лагуна — городок на о-ве Тенерифе, известный своими монастырями.
71. Гуанчи — коренные жители Канарских островов.

Источник: Адельберт Шамиссо. Путешествие вокруг света. М.,1986



Источник: http://lib.rus.ec/b/417870/read
Категория: АДЕЛЬБЕРТ ШАМИССО. ПУТЕШЕСТВИЕ ВОКРУГ СВЕТА. | Добавил: alex (13.06.2013)
Просмотров: 496 | Рейтинг: 0.0/0
Всего комментариев: 0
Имя *:
Email *:
Код *:
Copyright MyCorp © 2024
Сделать бесплатный сайт с uCoz