Сандвичевы острова (Продолжение)

В трудах и развлечениях время проходило весьма прият­но, чему во многом способствовал прекрасный климат. Еже­дневные посещения Ганаруро, к сожалению, убедили меня в том, что вахуанцы теперь отнюдь не те добродушные и не­винные создания, какими мы знали их прежде. Поселившие­ся среди них подонки различных наций, а также грубая мат­росня, которая посещает Ганаруро, оказали дурное влияние на нравы островитян. Мошенничества, кражи, ночное ограбление домов, считавшиеся при Тамеамеа неслыханными преступлениями, теперь происходят довольно часто. Развра­тителям этих добрых островитян до сих пор еще не удава­лось толкнуть их на убийства. Однако происшествие, случив­шееся здесь незадолго до нашего прибытия, может явиться для вахуанцев печальным примером.

Перепившаяся команда английского китобойного судна взбунтовалась против своего капитана. Один из матросов ударил капитана по голове, настолько сильно повредив че­реп, что несчастный лишился рассудка. Несмотря на все принятые меры, нашим врачам не удалось полностью восстановить его здоровье. Правда, со временем капитан не­много пришел в себя. У больного случались минуты просвет­ления, во время которых он помирился с командой. Матро­сы снова признали его своим капитаном и отплыли якобы в Англию. Однако у меня есть основания полагать, что этот корабль так и не достиг английских берегов.

В Ганаруро я обнаружил на домах вывески, зазывающие прохожих выпить. Меня неприятно поразило, что европей­ская культура дала здесь такие плоды. Содержателями этих кабаков являются беглые матросы. Разумеется, в погоне за наживой они не брезгают никакими средствами, чтобы при­охотить народ к вину. Обычно все эти шинки переполнены.

В более роскошных питейных заведениях, куда матросов и канаков не пускают, собираются обычно ери и капитаны кораблей. Здесь также пьют, но, кроме того, еще играют на бильярде и в вист. Последний сделался излюбленной игрой вахуанцев, достигших в нем большого совершенства. В вист играют повсюду, даже на улицах, прямо на голой земле, при­чем всегда на деньги или на вещи. Обычно стоящие вокруг зрители дают свою оценку каждой сыгранной партии. Ост­ровитяне сражаются в вист весьма азартно, а потому часто происходят ссоры. Наряду с вистом процветают и другие иг­ры. Приходится глубоко сожалеть, что привычка попусту тратить свое время широко распространилась среди остро­витян. Прежде этот народ нельзя было обвинить в безделье, а теперь большая часть искусно обрабатывавшихся полей та­ро, окружавших ранее Ганаруро, пересохла и представляет собой картину запустения.

На большой базарной площади этого селения островитя­не целыми днями состязаются в беге. Здесь же устраиваются скачки, в ходе которых народ проигрывает и выигрывает много денег. Вахуанцы питают такую же страсть к скачкам, как малайцы к петушиным боям. Не задумываясь игроки за­частую рискуют всем своим имуществом, которое подчас со­стоит из одной-единственной лошади. Так как здесь по-на­стоящему еще не занимаются коневодством, то лошадей привозят из Калифорнии и продают за 200, 300, а порой да­же за 500 пиастров. Иной вахуанец годами копит деньги, чтобы купить лошадь в надежде выиграть на бегах большую сумму. Однако бывает, что на первых же бегах он теряет все свое состояние. Всадники гарцуют здесь часто нагишом и без седла, причем вместо удил используют кусок веревки. Бу­дучи весьма искусными наездниками, местные объезжают са­мых диких лошадей. Однако ухаживать за ними они не уме­ют и потому быстро губят.

В Ганаруро можно также часто наблюдать игру в «кораб­лики». В этой игре, во время которой заключаются пари на большие суммы, островитяне проявляют свои склонности к морскому делу. Ее обычными участниками являются опыт­ные судостроители. По всем правилам искусства они изго­товляют небольшие красивые кораблики, причем даже уме­ют придавать их подводной части такую форму, которая обеспечивает быстроходность. Эти суденышки снабжаются полным такелажем и всеми парусами, а также украшаются флагами и вымпелами. Собственники корабликов собирают­ся на берегу большого пруда и в присутствии многочислен­ных зрителей спускают свой крошечный флот с распущен­ными парусами и закрепленными в надлежащем направле­нии рулями на воду. Кораблик, построенный с наибольшей тщательностью и с использованием всех преимуществ, обго­няет другие и первым приходит к противоположному бере­гу. Его хозяин получает выигрыш. Многочисленные зрители приветствуют победителя радостными криками. Дети, под­ражая своим отцам, также делают, как умеют, кораблики и пользуются любой лужей, оставшейся после дождя, чтобы начать подобную игру.

Склонность жителей Сандвичевых островов к морскому делу позволяет предполагать, что со временем они будут иметь сильный флот, как того требует их географическое положение. Тамеамеа оставил своим наследникам дюжину хороших судов с командами, состоящими из островитян. Американцы, которые как моряки ни в чем не уступают анг­личанам, охотно нанимают для своих рейсов между Канто­ном и Америкой местных матросов, причем дают о них на­илучшие отзывы.

На Ваху сильно возросло тяготение к роскоши. Редко можно встретить островитянина, даже принадлежащего к низшему сословию, на котором бы не было надето какого-нибудь предмета европейского туалета. Женщины в особен­ности падки на наряды. Все, что носит королева, считается самым модным; все островитянки стремятся ей подражать. Мужчинам нелегко удовлетворять женскую любовь к наря­дам. Не располагая для этой цели достаточными средствами, они часто пытаются добыть деньги различными окольными путями. Именно страсть к заграничным товарам, особенно предметам одежды и украшениям, порождает здесь большинство преступлений.

Владельцы лавок всячески стараются расхвалить свой дрянной товар. Иногда они отпускают его в кредит и тогда взимают двойную цену, хотя и без того получают громад­ные прибыли. Я сам видел, как молодые девушки платили по 2 испанских талера за нитку простых стеклянных бус, кото­рую едва можно было обвязать вокруг шеи. Мало того, здеш­ние купцы еще разрешают себе всячески обманывать своих покупателей, что всегда сходит им с рук, ибо на Сандвиче­вых островах пока не существует никаких законов. Обману­тые ими люди, в свою очередь, нередко пытаются возмес­тить свои убытки тем, что надувают других.

Старая домашняя утварь совершенно исчезла из обихода. Даже в хижинах самых бедных канаков китайские фарфоро­вые тарелки вытеснили кокосовые и тыквенные чаши, из ко­торых никто не желает больше есть.

По воскресеньям жители Ваху, подобно таитянам, от­правляются в церковь, нарядившись в лучшее платье, чтобы щегольнуть своими туалетами. Они не имеют, правда, при этом такого смешного вида, как таитяне, но все же выглядят достаточно забавно.

Через четырнадцать дней после нашего прибытия я полу­чил с Отуаи известие от Каремаку. Он просил мне передать, что чрезвычайно рад моему посещению и уже дал Хинау при­каз в изобилии снабдить наш корабль всем необходимым. Кроме того, Каремаку сообщал, что его экспедиция благопо­лучно закончилась и что он скоро сам прибудет в Ганаруро.

Однако нам и так не приходилось жаловаться на недоста­ток продовольствия: за деньги здесь все можно получить, а кроме того, Номаханна еще задаривала нас жирными свиньями и прекрасной рыбой. Она отбирала всю рыбу у островитян, чтобы иметь возможность щедро снабжать ею наш стол. Вообще мы имели все основания быть благодарны­ми за ее внимание и доброжелательность, а потому охотно готовы утверждать, что считаем ее не только самой ученой и умной, но также самой доброй женщиной на Ваху. Все ост­ровитяне и даже иностранные поселенцы придерживаются такого же мнения.

Вскоре мне пришлось воочию убедиться в том, что Нома­ханна еще и обладательница самого большого аппетита.

Я часто посещал королеву, обычно по утрам, причем каж­дый раз заставал ее за одним и тем же занятием: вытянув­шись во весь рост на полу, Номаханна писала мне письмо, которое, по-видимому, давалось ей с большим трудом. Но од­нажды мне довелось прийти с визитом во время ее обеда. Когда я вошел в столовую, королева лежала животом вниз на красивой тонкой циновке против большого зеркала. Возле самого королевского рта было расставлено полукругом мно­жество различных кушаний в закрытых фарфоровых ми­сках. Заботливые слуги пододвигали ей то одно, то другое ку­шанье, и ее величество, энергично действуя пальцами, про­глатывало все подряд с поистине волчьим аппетитом. Двое мальчиков, сидевших на корточках по обе стороны от коро­левы, отгоняли большими опахалами мух.

Мое появление отнюдь не помешало Номаханне усердно заниматься своим делом. Произнеся полным ртом друже­ское «ароа», она милостиво предложила мне знаком усесться на стул. Таким образом, я стал свидетелем самой удивитель­ной трапезы, какую мне когда-либо приходилось видеть. Не знаю, сколько пищи успел поглотить королевский рот до моего прихода, но то, что было уничтожено на моих глазах, вполне могло бы насытить шесть человек. Однако, как ни велико было мое изумление при виде подобного обжорства, я был еще больше поражен тем, что произошло в даль­нейшем.

Аппетит королевы начал постепенно стихать и был нако­нец полностью утолен. Тогда, несколько раз тяжело вздох­нув, она произнесла: «Я славно поела». Это были первые сло­ва, которые Номаханна смогла произнести после того, как столь усердно потрудилась. Затем она с помощью слуг пере­вернулась на спину и знаком руки подозвала высокого и сильного слугу. Последний, хорошо зная свои обязанности, мгновенно вскочил королеве на живот и начал без церемо­ний немилосердно разминать его коленями и кулаками, словно имел дело с квашней. Во время этой весьма суровой обработки, которая имела целью ускорить пищеварение, ее величество немного стонало. Затем, слегка отдохнув, она приказала снова повернуть себя на живот и начала обед с самого начала.

Хотя этот рассказ и может показаться сильно преувели­ченным, на самом деле он совершенно правдив. Все проис­ходило именно так, как здесь описано, что могут подтвер­дить сопровождавшие меня ученые и офицеры.

Наш астроном Прейс, живший неподалеку от королевы и потому частенько наблюдавший подобные трапезы, ут­верждал, что к самым большим достопримечательностям Ваху относятся Номаханна и ее черная свинья. Эту необы­чайно большую и толстую свинью, любимицу королевы, от­кармливали так, что она почти не могла передвигаться без помощи двух специально приставленных к ней канаков.

Номаханна обычно находит людей слишком худощавыми и советует им поменьше двигаться, чтобы пополнеть. Сколь различны бывают представления о красоте! Здесь считают очаровательной женскую фигуру в сажень ростом и необъ­ятной толщины, тогда как европейские дамы изо всех сил стягивают свои тела корсетами, а иногда даже пьют уксус, чтобы пленять сердца неестественной худобой и томным видом.

Вскоре нам пришлось убедиться в том, что Номаханна при всем ее ужасном обжорстве придерживается непомерно высокого мнения о своей красоте. Это случилось при сле­дующих обстоятельствах.

Один из наших офицеров получил у королевы разреше­ние нарисовать ее портрет. Поскольку это искусство пока здесь диковинка, на сеанс поспешили явиться многие знатнейшие особы. Они умоляли разрешить им присутст­вовать при том, как их ко­ролеву будут изображать на бумаге. Их просьба была ува­жена. Едва на бумаге появи­лись очертания лица, зрите­ли принялись с огромным вниманием следить за каж­дым движением карандаша художника, громко выражая свое удивление. Когда на портрете обозначился нос, раздались возгласы: «Ну вот, Номаханна может нюхать!» При появлении глаз острови­тяне закричали: «Теперь она также и видит!» Когда же художник изобразил на портрете рот, зрители настолько обра­довались тому, что королева может отныне кушать, словно ей угрожала опасность умереть с голоду. Сама Номаханна по­лучила от этого известия столь большое удовольствие, что потребовала тотчас показать ей рисунок. Она нашла, что рот слишком мал, и изъявила желание, чтобы художник сделал его более крупным. Портрет в законченном виде королеву не удовлетворил, и она с досадой произнесла: «Нет, в жизни я, несомненно, гораздо красивее».

Успешно завершив войну на Отуаи, Каремаку 17 января 1825 г. подошел к гавани Ганаруро с эскадрой, состоящей из нескольких двух- и трехмачтовых судов, на которых находи­лись многочисленные войска. Поскольку ветер не позволил эскадре войти в гавань, она стала на якорь возле ее входа. Я тотчас же послал в моей шлюпке офицера, чтобы поздра­вить регента с благополучным прибытием. Шлюпка возвра­тилась, имея на борту Каремаку и его молодую супругу (та, о которой говорилось в описании моего предыдущего путе­шествия, умерла). Я встретил гостей несколькими пушечны­ми выстрелами, чем весьма обрадовал славного старика. Ка­ремаку сказал мне, что эти почести, оказанные русским военным кораблем, помогут поскорее рассеять опасения, ко­торые питают его соотечественники в отношении намере­ний России.

Каремаку был, по-видимому, очень рад тому, что снова ме­ня увидел. После сердечных объятий он представил мне свою молодую, весьма миловидную супругу. Попросив пока­зать ему корабль, Каремаку осмотрел его с величайшим вни­манием, причем всякий раз выражал удовлетворение при ви­де новых для него предметов. Наконец он воскликнул: «Как велика разница между этим кораблем и нашими! Как хотел бы я видеть их в столь же хорошем состоянии! О Тамеамеа, зачем ты так рано умер!»

Сидя у меня в каюте, Каремаку еще много говорил о смер­ти своего друга-короля. Марини отказался перевести мне его слова, заявив, что нельзя передать на другом языке столь глу­бокий смысл и такую силу чувств. Мне же кажется более ве­роятным, что Марини, как человек не слишком образован­ный, вообще не владел в совершенстве ни одним языком и именно по этой причине не смог перевести образные выра­жения Каремаку. Впрочем, миссионеры тоже утверждали, что овайский язык весьма поэтичен, а потому чрезвычайно труден для перевода.

Каремаку заговорил также о происшедшей здесь смене религии. «Наша нынешняя вера, — сказал он, — лучше ста­рой, но обитающие в горах канаки не так скоро это поймут. Приходится прибегать к строгим мерам, чтобы удержать их от восстания. Королю не следовало бы столь внезапно уничтожать все старые святыни. В результате он вынужден был отправиться на чужбину, ибо у себя на родине больше не чув­ствовал себя в безопасности. Один бог знает, чем все это еще кончится; я же опасаюсь дурного исхода. Народ меня любит и многое делает ради меня, но я очень болен. Государ­ство, с трудом удерживаемое мною от гибели, может рас­пасться после моей смерти. Тогда вновь польется кровь и каждый станет стремиться захватить для себя возможно больше. Ведь даже при моей жизни произошел мятеж на ост­рове Отуаи!»

Опасения Каремаку, по-видимому, вполне обоснованны, ибо их разделяют как островитяне, так и иностранцы. Мно­гие ери считают, что раздел государства после смерти Каре­маку совершенно неизбежен; некоторые вожди уже намети­ли области, которые собираются захватить, причем не скры­вают своих намерений.

Тем не менее старый и больной Каремаку успешно под­держивает в стране порядок, ибо каждый знает, что ни один мятежник не останется безнаказанным.

Во время моего предыдущего здесь пребывания художник Хорис, который меня тогда сопровождал, а впоследствии был убит в Мексике, написал удачный портрет Тамеамеа. Я подарил ныне почтенному Каремаку гравюру с этого порт­рета. Радость старика была поистине трогательной. С неопи­суемым восхищением рассматривал он гравюру, покрывая ее поцелуями. По щекам старика катились крупные слезы.

Прощаясь, Каремаку попросил направить к нему врача, пожаловавшись на плохое самочувствие. «Я тоже христи­анин и умею читать и писать», — сказал он, пожимая мне ру­ку. Весьма характерно, что герой и государственный деятель упомянул именно об этих своих достоинствах, умолчав о дру­гих. Жители Сандвичевых островов смотрят на христиан­ское вероисповедание и грамотность как на узы, связываю­щие их с цивилизованными нациями. Вот почему они этим более всего гордятся.

Каремаку и его супруга, несмотря на жару, были одеты вполне по-европейски. На Каремаку был темный сюртук, черный жилет и такого же цвета панталоны из тонкого сук­на. Его круглая шляпа была обвита черным крепом в знак траура, который он продолжал носить по любимому монар­ху. Супруга Каремаку была в черном шелковом платье.

На берегу собралась толпа островитян обоего пола с не­терпением ожидавшая появления своего правителя. Не ус­пел он ступить на берег, как все встречающие, коснувшись друг друга носами, по сигналу начали громко плакать. Таков местный обычай приветствовать высоких начальников. Несколько пожилых женщин знатного происхождения, воз­главляемых Хинау, окружили Каремаку и, потершись друг о друга носами, затянули жалобными голосами песню, содер­жание которой я попросил мне перевести. Вот что в ней го­ворилось: «Где ты был так долго, любимый господин? Еже­дневно мы лили о тебе слезы. Благодарение небу, что ты вер­нулся. Чувствуешь, как радуется земля под твоими ногами? Слышишь, как радостно хрюкают свиньи, тебя почуяв? Ощу­щаешь ли запах жареной рыбы, которая тебя ожидает? Пой­дем, мы станем тебя лелеять, чтобы тебе понравилось быть с нами».

Возможно, овайский язык действительно весьма поэти­чен, но прослушанная мной песня не позволяет прийти к та­кому заключению. Каремаку, порадовавшись оказанному ему приему, отправился вместе со всей огромной процессией к Номаханне, которая не изволила выйти ему навстречу.

Источник: Коцебу О. Е. Новое путешествие вокруг света в 1823—1826 гг.  М. «Наука», 1981 г.