Письмо II

Плавание по океану. Картина жизни и занятий моряка. Будни и воскресенье. Прибытие в Южную Америку.  

     17-го сентября в четыре часа утра мы оставили Англию. Быстро мчался наш корабль; берега были одинаково, неподвижно восхитительны, хотя они и бежали от нас со всею быстротой оптической реакции. Острова Вайт и прочие промелькнули мимо нас, как несколько садов и ландшафтов, посаженных на вагоны железной дороги. В восемь часов мы прошли Нидельские маяки, а в три часа утра 18-го числа Лизард, где высадили лоцмана, и Европа скрылась от нас. Good nidht! или good morning! Прощай, Европа!

     Настало время однообразия, качанья и скуки. Всё одно и то же: то же море, то же небо, те же лица, те же звёзды и занятия. Впрочем, так говорят на земле или, сказать по-нашему, на берегу. Сравнив море и землю, скажу очень серьёзно, что береговую жизнь скорее можно назвать тягостною. Судьба и на земле бросает человека туда и сюда, как вольные моря, а хорошо ему там, «где нас нет». Занятия гонят с корабля не только скуку, но и тень этой вечной не званной гостьи всех человеческих обществ. Моряку не достаёт времени хлопотать около нея. Вот его суточная жизнь:

     В четыре часа дудка свистит: «Первая вахта — на вахту!», и когда ея пронзительный свист дойдёт до сонных ушей, невольно скажешь в душе: «Проклятая, хоть бы часом опоздала!» Но встрепенёшься, выйдешь… разсудок вступит во владение кораблём, войдёт в движение волн, ветров, облаков и звёзд, и шестичасовая вахта пройдёт, как час, проведённый со старыми друзьями. В восемь часов смена. Но прежде чем спустишься в каюту, ещё несколько раз, как говорит мой мальчик, «поймаешь в воде солнышко», и, признаться, если б увидела моя покойница прабабушка эти мои предсменные подвиги, вероятно, добрая женщина употребила всё свое старание, чтоб ея астронома-внучка сожгли, как еретика. Спустясь в каюту, пьёшь чай и кофе и толкуешь полчаса со своими собратами, о чём попадётся. А о чём? Да, например, хоть о той же суете сует и мыльных пузырях, которыми на твёрдой земле занимаются. Иногда вид на открытое море, где по временам вьются за кормой корабля косатки или бегают на раздолье зайчики, подаёт повод к беседе очень занимательной. О чём ни начнёшь толковать, всё годится для разговора, когда рот и язык в половину уже заняты. Это случается, я думаю, и у вас. Потом мы начинаем вычислять, и каюта превращается в школу Пифагора, по крайней мере по безмолвию.      

     Приходит полдень. Все выбираемся наверх и ну смотреть на солнце, когда оно остановится в своём течении. Ловим, ловим… Вдруг у каждаго ловца раздаётся восклик: «У меня ноль, ноль, ноль!», и все заспешат, и каждый ужасно торопится, зароется в таблицах, зачертит, забросается… Беда, если тут у кого-нибудь сломится карандаш! Отстающему покажется, что он никогда не терял столько времени, как в эту минуту; эта безделица может взбесить, как будто теряешь всё на свете, точно так же, как и на берегу, когда, например, одеваешься в караул, а денщик не несёт кивера. Но вычисление готово; всякий несёт своё к капитану и всякий доволен, что догнал остальных, и что его вывод вышел точно тот же или около этого у других.

     По окончании этой церемонии обыкновенно пройдёт уже склянка и наступит моя вахта с перваго; я принимаюсь дотягивать шкотики, раздергивать булени и прочее, как водится. Ходишь, ходишь, бьёт и четыре склянки; зовут обедать. Если ничего не предвидится особеннаго, так и вахтеннаго сменяют, и он садится за стол вместе с прочими. Обед продолжается час; после чего, если ещё что-то не помешает, сидим ещё склянку за кофе и сигарой, и в это время барон играет что-нибудь на фортепиано. С шести часов, когда смена с вахты, два часа до чаю посвящаются на веселье: кто во что горазд; а после, в восемь часов, напившись чаю, ложимся спать, пока в двенадцать часов опять не засвистит роковая: на вахту! Таким образом проходит моя жизнь со дня на день… Для себя остаётся в сутки полтора только часа пред обедом, которые и должен употреблять, как знаешь, для всех своих занятий. Убийственная жизнь, скажешь ты, сидя в своих креслах.

     Воскресенье отличается и у нас от будней, и у нас бывает в этот день своего рода развод. К девяти часам утра команда одевается в чистое белье, офицеры в мундиры, и начинается развод. Смирно! Свистать всех наверх! Повахтенно во фронт с койками!

     Матросы выходят, каждый со своей койкой, на верхнюю палубу и становятся во фронт, держа койку у левой ноги. Когда фронт готов, я, как дежур-майор, осмотрю, всё ли в исправности, и докладываю капитану: «Команда во фронте!» Выходит капитан, я командую: «Фуражки долой!» Капитан кричит: «Здорово, ребята!» и идёт по фронту, спрашивая: «Всем ли до вольны? Сполна ли провизия?» и проч., между тем осматривает, в чистоте ли и опрятности люди и их постели. Когда всё это кончится, командуется: «Направо! Левое плечо вперёд! Марш!»

     После этого развода мы идём молиться Богу, и день оканчивается, как обыкновенно.

     Но так или иначе, а мы провели время, и наш корабль переплыл экватор. Церемония перехода через экватор происходила точно так же, как я описывал тебе прежде, и его дня 7-го ноября в четыре часа пополудни мы благополучно стали на якорь на Рио-Жанейрском рейде. Наш переход кончился в пятьдесят дней без всяких приключений и особенных трудностей. Все живы и здоровы и собираемся веселиться.

Источник: Впечатления моряка во время двух путешествий кругом света. Сочинение лейтенанта В.З. Часть 2, СПб, 1840г. 

1   2   3   4   5   6   7